Самый центр города не выглядел таким нарядным, блестящим и разноцветным, как в двадцать первом веке. Но и не производил впечатление запущенного. Прохожие со всех ног спешили на работу. Опаздывать было нельзя. За опоздание могли объявить строгий выговор, а то и возбудить дело о нарушении трудовой дисциплины. Машины ехали не в плотном потоке, пробок никаких нигде не было. Правда, сами машины выглядели, как парад раритетов. Были даже раритетные автобусы и, что удивительно, троллейбусы, которые ходили в городе с 1936-го года. А на перекрестках регулировщики встречались чаще, чем светофоры. Метро пока еще не имелось, его только начали строить перед войной. На Невском, который с 1918-го по 1944-й назывался «Проспектом 25-го Октября», витрины магазинов оформлены были довольно простенько, а вывески над ними не отличались изысканностью. И все равно, это был его, Александра Лебедева, любимый город.
Недалеко от входа в штаб флота возле черной «Эмки» стояли трое в гражданском и кого-то поджидали. Как видно, именно его. Детина в пальто шагнул навстречу Александру, загородил ему путь, вытащил красную книжицу и представился:
— Сержант Государственной Безопасности, оперуполномоченный контрразведки Зубилин. Пройдемте с нами, лейтенант.
Александр не успел даже пикнуть, как его зажали с боков, взяли под локти, затолкали в «Черный воронок» и два мордоворота уселись на заднее сидение по обеим сторонам. Конечно, он много был наслышан о подобном, но вот самому попадать к сотрудникам НКВД еще никогда не приходилось. Кто-то настучал. Не иначе. И тут Саша вспомнил, как начальник радиорубки эсминца делал в своем блокноте какие-то пометки. Теперь он понял, кто же был тот «дятел-стукач». Но легче на душе не становилось. Потому что его явно везли на допрос в «Большой дом» на Литейном проспекте.
Глава 19
Сразу же после встречи с корпусным комиссаром из Ленинграда Женей Лебедевым, генерал Жуков начал действовать. Сначала он очень внимательно рассмотрел привезенные Лебедевым карты и прочитал пояснения к ним. Просмотрев план «Барбаросса» и запомнив основные моменты, к себе в кабинет Георгий Константинович вызвал своего заместителя, начальника Разведывательного управления генерал-лейтенанта Филиппа Ивановича Голикова.
Это был довольно хитрый аппаратчик, хорошо поднаторевший в лавировании между главными фигурами страны. Он занимал свою должность уже почти целый год и за это время более всего преуспел в поддержке мнения товарища Сталина о провокациях, хотя рядовые разведчики постоянно сообщали и о немецких приготовлениях, и о возможных сроках войны, и, даже, о направлении предполагаемых главных ударов на Ленинград, Минск и Киев.
Филипп Голиков регулярно делал доклады, примерно раз в неделю его канцелярия готовила спецсообщения для первых лиц СССР: Сталина, Берии, Молотова, Маленкова, Тимошенко, Ворошилова, Жданова, Жукова и даже для наркома ВМФ Кузнецова. Только вот, в этих сообщениях доклады разведчиков с мест почему-то комментировались словами о возможных провокациях. Просто Голиков старался подгонять получаемую разведывательную информацию к концепции товарища Сталина. Потому на сводках о возможных сроках немецкого вторжения и подготовительных мероприятиях фашистов, Голиковым делались пометки: «информация неподтвержденная» или «не заслуживает доверия». Или даже: «слухи и донесения, в которых сообщается о неизбежности войны Германии против СССР в самое ближайшее время, нужно расценивать как дезинформацию, инспирированную разведкой Британии». Так что, Голиков, с одной стороны, вроде бы важные разведывательные сведения руководству страны предоставлял вовремя, а с другой — он же и нивелировал значение самих этих сведений. Сам же Голиков искренне разделял мнение Сталина о том, что Гитлер не начнет войну с СССР до тех пор, пока не победит Англию. Он же не дурак, этот Гитлер, чтобы на два фронта воевать?
И Георгий Константинович, разумеется, хорошо знал ту линию лизоблюдства и угодничества, которую Голиков гнул, подыгрывая Сталину в вопросе мнимых провокаций и потока, якобы, дезинформации от советских разведчиков. Потому, едва начальник разведки вошел в кабинет, Георгий Константинович встал из-за стола навстречу ему с суровым выражением на лице и, указав на разложенные на огромном столе для совещаний карты, привезенные комиссаром Лебедевым, произнес громогласно:
— Взгляни-ка, Филя, что ты со всей твоей разведкой проворонил! И за что тебе только государственные деньги платят? А проворонил ты все районы сосредоточения и всю дислокацию немцев и финнов. И все планы их ударов по нашей территории и запланированные маршруты движения их войск тоже. Мышей ты не ловишь, Голиков. А вот разведка Краснознаменного Балтийского флота смогла вскрыть немецкий план «Барбаросса» и предоставить исчерпывающую картину. И это уже не подготовка провокаций, а самая настоящая подготовка войны с планом блицкрига по трем стратегическим направлениям танковыми клиньями. И даже товарищ Сталин, увидев этот немецкий план своими глазами, больше про провокации не говорит. Наоборот, дал мне все полномочия принимать меры. И я, уж, их приму, не сомневайся!
Филипп Иванович сначала потупился и смутился, но тут же нашелся. Цепким умом аппаратчика, поднаторевшего в интригах, он мгновенно понял, что раз сам Сталин дал полномочия Жукову, то лучше не перечить, а подыгрывать начальству. Мог бы, конечно, рогом упереться и сказать, что все это тоже большая дезинформация и провокация. Но, какой смысл упираться, раз Сталин уже дал Жукову «добро»? Да и укладывалась немецкая диспозиция на этих картах в имеющиеся сведения от разведчиков. Потому Голиков кивнул и сказал спокойно:
— Так и я о том же, Георгий Константинович! Вот, только сейчас подготовил новую сводку на основании этих материалов. Мне же они тоже сегодня с Балтфлота поступили. И я не бездействую. Картина подготовки немцев к войне с нами лишь только теперь прояснилась окончательно, а я с апреля, между прочим, регулярно пишу в разведывательных сводках о том, что немцы стягивают силы к нашей западной границе. И про их разведывательные полеты над нашей территорией я докладываю постоянно. Я даже сообщал об отдельных дивизиях вермахта очень подробно. Я и численность, и состав некоторых немецких соединений указывал. Но такой полной картины не имелось у меня, конечно же. Потому и думал, что провокации немцы и разведка англичан готовят. А раз разведчики Балтийского флота сумели поработать лучше других и выявить немецкие и финские приготовления к войне со всеми подробностями, так их, значит, этих разведчиков, надо наградить. Ну и меры, соответственно, необходимо срочно принимать против немцев и их друзей.
— Это мне предоставь. А сейчас можешь идти. Только не пиши больше на разведданных эту свою ерунду про провокации, — сказал Жуков.
— Есть, — коротко ответил Голиков и поспешил убраться подальше с глаз начальника.
Едва главный разведчик ушел, Жуков вызвал адъютанта и приказал срочно готовить самолет. Его решение навести порядок в приграничной полосе и перегруппировать силы РККА для отражения немецких ударов, теперь уже известных заранее, было непреклонным. А, если уж Жуков что решал, то к своей цели он был способен идти напролом, подобно тяжелому танку.
И, бывало, конечно, что шел Жуков прямо по тысячам трупов собственных солдат, за что и прозвали его «Мясником». Но это имело место в той истории, где не появилось перед самой войной такого мудрого ветерана Александра Евгеньевича Лебедева, сумевшего не только начать жить вторую жизнь, но и, используя родственные связи, сдвинуть машину предстоящей войны немного в другую сторону.
В этой же истории Жуков собирался идти к своей цели победы над врагом по немецким трупам. Правда, как там оно получится, Георгий Константинович и сам еще в тот момент не знал, но наметки планов противостояния фашистам у него уже имелись. Как только от разведки Балтфлота поступила информация о немецком развертывании, Жуков, получив разрешение от Сталина на свободу действий, отправил директивы на вывод войск по Плану прикрытия из внутренних округов, а также о начале мобилизации, пока с транспортных средств. Приграничным же войскам Жуков приказал перегруппировываться, занимать позиции на путях вероятного движения неприятеля и привести в боевую готовность мехкорпуса.