Мне было очень жалко эту девочку. Но ещё более жалко было себя. С перспективами такого будущего я не согласен.

— А бежать не пробовала?

— Как? После препаратов сама себя не помню. Хожу еле-еле. До сортира не дохожу. Под себя мочусь. А меня за это потом санитары…

— Бьют?

— И бьют тоже… — она оценивающе посмотрела на меня. — Ты ещё мелкая… На тебя могут не позариться. Хотя… Короче, готовься. Накормят лекарствами, а потом всю ночь будут драть во все дырки. Может и сегодня придёт. Этот Антон, который сегодня дежурит — любитель новеньких укрощать…

— А если врачу пожаловаться потом.

— Ты дура что ли? Кто тебе поверит. Ты же псих. Ты можешь и насочинять что угодно.

— А если кто-то забеременеет от них?

Саша надолго замолчала…

— Два месяца назад… Или три уже… Антон, этот гандон… ночью приводил какого-то фельдшера. И они мне сделали аборт. Без наркоза. Почти. Я была под этими таблетками. Я всё чувствовала. Но не могла даже «мяу» сказать… Им ничего не будет… Если ты — никто. И если у тебя нет родственников… Ты реально НИКТО. И звать тебя никак. Поэтому творят. Что хотят. А сдохнешь… закопают на ближайшем кладбище. Справку врачиха какую угодно напишет.

— Ну, тогда надо бежать…

— Как? Куда?? Это бездна…. Пропасть. Отсюда не выбраться. Я хочу сдохнуть…Отпусти меня…

Сам не понимая почему, я прижал эту почти незнакомую мне девочку к себе, и гладил по голове… Гладил, гладил… Постепенно она стала затихать… Я отпустил её. Она отстранилась от меня и пристально посмотрела мне в глаза:

— А ты правда ничего не помнишь?

Глава 14

Прямо как в старом советском телесериале «Адъютант его Превосходительства». Там тоже мальчик Юра, сын полковника Львова, прямо так и спрашивает главного героя:

— Пал Андреич, Вы — шпион?

Ну, а тот ему в ответ:

— Понимаете, Юрий…

Мне, что тоже так себя вести?

Я заметно напрягся. Надо ли мне признаваться, что я не только всё помню, но и знаю намного больше чем надо?

Вроде бы тут всё на поверхности. Сестра по несчастью. Практически подруга. Она и так знает меня по школе-интернату. Если бы ей надо было меня «сдать» ментам или врачам, то и этого знания про меня вполне хватит. Но хватит для чего? Если меня вернут обратно в интернат, то… Скорее всего могут и повесить на меня всех собак. Так на всякий случай. А Саша? Что ей будет, если она меня сдаст. А ничего. Ничего хорошего. Могут и посадить за порезанную морду. А могут и ничего не делать. Будет здесь валяться. И будут её санитары ночью по-прежнему трахать под таблетками… И что она выиграет? Ничего. А проиграет? Тоже вроде бы ничего. Но сейчас у неё есть реальный шанс вырваться отсюда. Хотя она этого ещё сама до конца не осознаёт. Но возможно лелеет какую-то надежду на что-то… На что?

А на что надеются люди? Вот так просто? На что?

На чудо!

Может и мне стоит подработать вот таким вот Чудом? А вдруг это мне реально зачтётся где-то там, свыше?

Нет. Я сейчас не про бога. А скорее про карму. Всё-таки есть там что-то такое, что учитывает наши добрые и бескорыстные поступки. А так ли я бескорыстен с Александрой Котовой? Ведь я уже пользовался её именем. Но не до конца. Я так и не сумел до конца официально засветиться под её именем. Ну разве только с тётей. Хотя. Если мы выберемся отсюда, то я могу и покаяться перед Натальей Ивановной. Всё объясню и всё расскажу. Я думаю, что она поймёт. Понять и простить. Как это смешно звучало по телевизору из уст Миши Галустяна в роли Бородача. Но на самом деле русские люди именно такие. Понять и простить — это наше всё.

Поэтому я не думаю, что моё признание перед этой девочкой сможет мне как-то повредить. А может и поможет даже. Ведь: Одна голова хорошо, а две… А две — некрасиво… Ладно. Пора сдаваться. А то Сашка чего-то заскучала пока я тут размышляю… Нырнул как в омут с головой:

— Я всё помню.

Блин блинский… Ну, сколько можно врать? Сколько у меня уже было придумано складных историй. А может и не совсем складных. Но пока меня ещё никто не раскусил вроде бы… Вот уже год без малого вру, вру, вру…

Пришлось рассказывать Александре новую версию моей жизни. За вычетом истории с «нашей» тётей, которую я встретил на трёх вокзалах и проводил в Армавир. За минусом расправы над Королевской компанией оптом и в розницу. Минус рассказ о «помощи в переходе улицы» старушке Нонне…

В сухом остатке остался скупой рассказ о моём лечении в больнице и побеге из школы-интерната. Зато в подробностях рассказал про драку в вагоне и драку во дворике у булочной. Ну а дальше что? А дальше больница и сюда….

Моя новая подруга немного удивилась моей расправе над шпаной. Но потом сама нашла этому объяснение: Ну, ты же это, типа циркачка, гимнастка и всё такое. Короче решила что я реальная супергёрл.

Я её понимаю. После полугода издевательств, побоев, насилия и пыток лекарствами… А тут такая всё крутая «Циркачка», которая одна может всех побить…

Ага… Только почему я тоже здесь, рядом с ней на соседней койке в психиатрической лечебнице? Да потому… Что я не супергёрл, а просто чертовски везучий сукин сын… А может и не чертовски… А может и не везучий…

Надо снова думать. Думать надо снова… Время безжалостно… Время идёт… И скоро в палату нам кто-то придёт…

Да. Сашка сказала, что не исключено, а скорее всего… Короче. Обычно часа в два ночи санитары шастают по палатам. И если всё спокойно… Спокойно удовлетворяют свои половые потребности… Насилуют кого выберут. Или просто куражатся. Глумятся. Так тоже развлекаются.

Я про себя подумал, что ещё нет в мире смартфонов. А то были бы ещё и сэлфи с психами и прочая муть…

— Обычно дежурят по двое. Сегодня будет Антон. Это тот худой санитар. И тётка. Как её зовут? То ли Дарья, то ли Марья… какая разница. Она в основном бухает у себя в комнате для дежурной смены. Это у выхода. Там и кнопка есть, которая сирена и звонок в милицию. А когда дежурят ночью те двое, то они сначала нажрутся, а потом начинают куролесить. Ещё где-то сидит дежурный врач, но не в этом помещении, а в другой какой-то церкви.

— В церкви?

— Ну, да… Это же раньше, при царе, монастырь какой-то был. А уже после революции его превратили в психушку. Тут много всяких церквей. В одной склад. В другой… А, не важно. Потом увидишь…

— Не хотелось бы…

Сашка тем временем продолжала:

— Так что сегодня если кто и придёт, то только один Антон.

— А что у него из оружия есть с собой?

— Какого оружия?

— Ну, чем-то он должен защищаться, если на него психи нападут?

— Верёвки есть специальные. Как пояс от халата, только длинный и прочный… Уколы колют…

— Да. Я не об этом. Дубинки какие-нибудь? Электрошокеры?…

— Электро… что?

— Не парься! Это я так… То есть, у них нет никаких спецсредств?

— Лекарства?

— Да нет же… То, чем могут ударить, вырубить буйного психа.

— А тут нет буйных. Всех буйных ещё днём так обколют, что они лежат как овощи на грядке. И могут ещё к кровати привязать. Так, чтобы не дёргался. Но скорее всего, это для того, чтобы кто-то сам себя не убил. Я вон грызла вены на руке… Меня потом привязали и не кормили пару дней.

— А почему не кормили? Это что помогает психам при обострении?

— Нет. Не помогает. Но это… чтобы меньше дерьма из под нас выносить. Если привязан, то… всё под себя.

Она откинула простыню, и я увидел матрас, полностью обшитый клеёнкой. Ясно для чего…

— Когда у меня всё нормально было… Меня даже привлекали помогать санитарам, убирать за другими больными. За это сигареты дают. Или позволяют не пить таблетки. А таблетками они потом торгуют. Это такие таблетки…

Я перебил её. Сам знаю, что за таблетки и кому они их продают.

— То есть, этот санитар приходит ночью в палату один, без оружия… и творит что хочет?

— Ну, а что ты ему сделаешь? После таблеток и уколов ни у кого из нас сил нет. Ноги, руки как чужие. К тому же, он привязывает сначала… Так как ему удобно, а потом…