— А прочерк — это потому что немец, да?…

— Да. За немца её бы по голове не погладили бы. А так… После войны мужиков стало мало, а безотцовщины много.

— Значит я наполовину немка?

— Только никому про это не рассказывай. И всё будет хорошо.

Да. Действительно. Немцы в родственниках будут хороши лет через двадцать. Особенно если удастся найти этого Пауля Кошкина. И кстати, как интересно всё получается: Папа Инги — цыган. Папа Александры — немец. В этой компании лишь у меня только папа русский.

Чтобы продолжить беседу, в которой я узнал много подробностей о «своей» родословной, пришлось продолжить рассказ о жизни Александры. Я уже подогнал историю Александры в своей голове под более менее логичную, раскидал по годам, и что, и где, и как… К тому же, события пятнадцатилетней давности в памяти ребёнка могли грешить неточностями. И в конце концов, история получилась вполне складная.

— Я помню, что ходила в детский садик. Это уже было здесь, в Москве. А маму я видела редко, только в выходные. Да и то, не каждое воскресенье. Она много работала. А когда мне было… лет пять с половиной, мне сказали, что мама не придёт. Но целый год я ещё жила в детском саду. «Добрые» нянечки мне уже сообщили, что мама умерла. Как я потом уже поняла, её сбила то ли машина, то ли трамвай, когда она шла с работы…

На глазах у меня появляются крупные слёзы. Почему-то в детстве слёзы такие крупные, как маленькие горошины. Может потому, что дети плачут искренно. Но я-то почему плачу? Вроде бы рассказываю почти выдуманную историю про чужую для меня женщину. А слёзы, как настоящие… Видимо, старею. Становлюсь излишне сентиментальным.

А я продолжаю вещать свою легенду.

— Ну а в 1961 году я уже училась в школе-интернате. В прошлом году окончила восемь классов. И тем же летом, я уже рассказывала, меня видимо изнасиловали и сбросили с крыши девятиэтажного дома. Я тогда потеряла память. Я до сих пор не помню подробностей. Очнулась лишь в больнице. Мне удалили почти все женские органы, залечили сломанные руку и ногу. Голова сама прошла, только память не вернулась.

— И куда ты теперь?

— Не знаю. Хотела на Родину, но… теперь, как мне кажется, там нечего делать. Паспорт только осенью получать. На работу не берут.

— А на что ты живёшь.

— Мне выплатили кое-какие деньги за маму.

— Но тебе же должны дать какую-то жилплощадь.

— Сказали, чтобы я ехала домой, в Пучеж. В Москве не прописывают… Здесь вообще очень сложно с пропиской.

— Да. Я тоже про это слышала., - Она задумалась… — А поехали со мной!

— Куда?

— В Армавир.

— Но…

— И не спорь. Ты моя племянница, моя родная кровь. Ты моя единственная родственница.

— Тёть Наташ! Ну, зачем я тебе? Ты ещё молодая. Найдёшь мужика себе, выйдешь замуж, а я… Я тебе мешать только буду.

— Какой муж, Сашка? Мне уже скоро сорок лет. Сейчас молодых да ранних девок пруд пруди. Куда уж мне-то с ними тягаться.

— Ну… Я не знаю…Но… Может не прямо сейчас. Ты поезжай в Армавир. Вот устроишься на новом месте, осмотришься. Может тебе там тоже вместо жилья дадут койку в общаге.

— Нет. Мне обещали, что будет квартира.

— Ой! Ты такая взрослая, а всё в сказки веришь. Обещать — не значит жениться.

Тётка моя смеётся. Смеётся от души. У неё приятный мелодичный смех. И вообще, она довольно симпатичная женщина. Жалко будет, если она так и проживёт всю жизнь одна.

— Хорошая шутка…

— Я приеду. Ближе к осени обязательно приеду. Скорее всего, в сентябре. А пока у меня есть ещё дела, которые кроме меня никто не сможет закончить.

— А где ты живёшь в Москве?

— Пока нигде. Сниму комнату в Подмосковье. Там дешевле. А в Москву буду на электричке ездить.

— Но деньги…

— Деньги у меня пока ещё есть. А как кончатся, я тебе напишу…

— Ты же адреса не знаешь. И даже я его ещё пока не знаю…

— Вот когда узнаешь свой новый адрес, напишешь мне.

— Куда? Москва, на деревню Сашеньке?

— Не-а. Москва, Главпочтамт, до востребования, Котовой Александре Павловне.

Глава 21

Проводив вечером свою новоприобретённую тётку на поезд до Армавира, я задумался… Я так бодро говорил про то, что сниму комнату в Подмосковье, что сам почти в это поверил. И вот теперь стою на Казанском вокзале, смотрю вслед уходящему поезду и думаю: И, куда блин, мне теперь идти? Где хотя бы ночевать сегодня?

На вокзале? Заметут менты. На чердаке какого-нибудь дома, благо их в Москве полно? Тоже не вариант. Жильцы заметят, а потом… Заметут менты. Да и к тому же после ночёвки на чердаке или в подъезде потом такой помятый вид, что сразу вызывает подозрения у первого же милиционера. Итого опять же тот же.

Снова, как и утром возник банальный вопрос: Куда пойти, куда податься? Погода ещё очень весенняя, и ночевать на улице или в лесах под Москвой — не резон. Что делать? Что делать?…

Вернувшись на Ленинградский вокзал, забрал из автоматической камеры хранения свой рюкзак. Рюкзачок уже не выглядел новым. Обмялся за несколько поездок и перекладываний из одной ячейки в другую. Что у меня в активе. Немного личных вещей. В основном одежда. Запасные носки. Колготки, которые я так и не развернул. Зачем покупал? Видимо по инерции. Типа: Дают — бери! Кеды «Два мяча». Выкидной нож трофей от Короля. Перекладываю выкидуху в карман куртки. Пригодится…

В вокзальном буфете прикупил себе пару бутылок лимонада. Пирожков не было. Были бутерброды. Без слёз не взглянешь. Заветренная колбаса на кусочке хлеба. А бутерброд с сыром вообще выглядел мумией после снятия бинтов. Хорошо, что хоть «благородной плесени» не было видно. Видимо буфетчица ножом соскоблила перед тем, как выложить на витрину. Взял плитку шоколада «Алёнка». Возможно из-за ностальгических воспоминаний моего детства, так как упаковка с круглощёкой девочкой в платочке мало изменилась за долгие годы. А может взял шоколадку лишь из-за того, что просто больше в буфете брать было нечего.

Надо бы зайти на другой вокзал, может там есть что-то посъедобнее… И почему я зациклился на трёх вокзалах. А не съездить ли мне на Курский? Там я ещё не был.

Одна остановка по кольцевой и я на Курской. Вышел на улицу… Блин. Куда я попал. Сплошная стройка. Заборы, грузовики и куча людей в рабочей одежде. Из-за забора проглядывает скелет будущего здания Курского вокзала из стекла и бетона. И повсюду грязь… Да не просто грязь… Грязище.

Почему то вдруг вспомнился шутливый стишок примерно восьмидесятых годов: Ветер воет и грязище — это старые Мытищи… Ветра больше и не чище — это новые Мытищи.

Жаль, что я забыл про эту эпопею строительства Курского вокзала. Затеяли её ещё в 1968 году, а закончили, дай бог память, в 1972-м. Задумка была загнать старое здание вокзала в сарай со стёклами. Это им удалось. И, кстати, вокзал при этом продолжал работать. Кому какое дело, что людям неудобно?

А потом в девяностые уже новое ныне здание Курского вокзала прикроет уродливый торговый центр Атриум. Ну, ладно. Не будем о будущем. Где тут вход?

Вдоль заборов по стрелкам, захожу в старую часть вокзала. В буфете шедевр отечественной вокзальной кулинарии. Котлета в булочке. Ну или булочка с котлетой. Кому как нравится. Короче — пародия на гамбургер. Булочка за 3 копейки (помню ещё такие), разрезана вдоль, а внутрь запихнули котлету. Слышал я откуда котлеты берутся в вокзальных буфетах. Нет, не котята. Это совсем уж стёб. Просто в вокзальных ресторанах много остаётся недоеденного мяса. Откуда? Ну, во-первых: Заказал себе шашлык (или бифштекс, какая разница). Пока приняли заказ, пока приготовили, пока принесли… А тут вдруг неразборчивым голосом по внутривокзальной громкоговорильни: Поезд на Воркутю с пятого путю тю-тю… Ну или что-то вроде этого. А во-вторых: Кто-то заказал себе мясца, а оно оказалось… Ну, в общем, не совсем съедобным. Или жёстким, или жилистым… Корче, опять не доел кто-то что-то. Ну, не выбрасывать же? Хлеба добавить, яиц и через мясорубку. Вот и котлеты. А транзитные пассажиры всё съедят. Ну, или снова не доедят.