Но мне это ещё предстоит узнать. И я совсем не пацифист. Так что прощать то, что со мной сделали, тем, кто со мной это сделал, я не намерен. Даже если это сделали не со мной, а с той маленькой девочкой. А я теперь и есть эта маленькая девочка. Блин горелый. Так и вправду кукушка уедет искать себе новое гнездо, а гуси навсегда улетят с моего чердака… Что-то я разнервничался…

Глава 4

Я не знаю, что буду делать дальше. Сначала, конечно, надо утвердиться в этом времени. Понять кто я. А уж потом и думать как жить-быть дальше. Но одно я знаю точно. Я не полезу спасать страну и вершить большую политику. Если это мой мир или точно такой же, с такой же исторической линией, то буду просто жить в своё удовольствие. Заработаю денег. Заработаю, найду, украду… (Нужное подчеркнуть). Моральные принципы меня как-то мало волнуют почему-то…

А то, что этот мир очень похож на мой, я понял, перечитав все газеты, что попадались мне под руку. Бровеносный Ильич бодрый и молодой правит Советским союзом и в ближайшее время никому не собирается передавать бразды правления. Насколько помню, он будет властвовать ещё до 10 ноября 1982 года. Если кто не знал — это будет день его смерти в том, моём мире. Именно тогда нас в части с утра пораньше подняли по боевой тревоге, а потом уже днём построили на плацу и зачитали нам сообщение о его кончине. Никакой скорби ни тогда, ни сейчас я об этом событии не испытывал и не испытываю.

Ладно, с этим позже будем разбираться. А пока надо подумать, как выйти из своего бедственного положения с наибольшим профитом для себя. До совершеннолетия мне ещё лет шесть или семь коптить. Но уже сейчас пора подумать: как жить и на что жить. Так как никто ещё в виде рыдающих родителей не заявился в больницу, значит, их у меня нет. Или они где-то так далеко, что не смогли меня отыскать в одной из самых крупных московских горбольниц.

Если пропадает ребёнок… А я пока ещё числюсь именно в их рядах. Так вот, если ребёнок пропадает, то плачущие родители обрывают телефоны всех больниц и моргов в поисках своего дитяти. За два месяца уже опознали бы раз пятнадцать мою неопознанную тушку. А раз никто так и не появился на пороге моей палаты, то значит, что я на фиг пока что никому не нужен.

А почему? Непонятно. Вроде бы в это спокойное для страны время в СССР все дети были строго учтены. Не считая родителей, детей контролировала ещё и школа. И пионерская организация, и комсомол… М-м… В комсомол принимают с четырнадцати. Так что комсомольцы меня искать вроде бы пока не должны.

Ладно. Допустим. Лето. Я сюда попал в июне. Сейчас август. Где мог потеряться ребёнок летом? В пионерском лагере? Вряд ли. Давно бы уже шухер поднялся бы. Караул! Из пионерлагеря сбежал ребёнок! Ищут пожарные, ищет милиция. Это цитата, если кто подзабыл творчество детского писателя Маршака.

Теперь о побеге из пионерлагеря. В моей прошлой жизни у меня был такой эпизод. Кстати, примерно в таком же возрасте. Отправили меня родители в лагерь сразу на пол-лета. А мне там показалось не комфортно. Подрался я там с местным пионерским активом. Не сошлись мы с ними во взглядах. Те ещё суки и стукачи оказались. И после той драки мне явно светило немало люлей от лагерного руководства. Недолго думая, я сделал ноги через забор. Прошёл немного лесом-лесом. Вышел к деревне. Сел на автобус. Дядька какой-то мне даже двадцать копеек на билет дал. Я что-то наплёл там ему. Не помню уж что.

Короче. Пока я добрался до дома. Автобус. Метро. И трамвай на халяву пару остановок. У дома меня уже поджидал отец с ремнём и старший пионервожатый. В лагерь я так и не вернулся. Но опыт побега у меня остался. И то, что взрослые на исчезновение ребёнка реагируют очень быстро и оперативно — я усвоил. Так что тут такой случай не прокатит. Давно бы уже кто-нибудь пришёл бы сравнить моё фото с оригиналом.

А моё фото наверняка где-то да есть. Должно быть. В любой школе каждый год приходит дядька с фотоаппаратом и снимает классы на память. Здесь в больнице меня тоже мент снимал на фотоаппарат. Ну, тот самый следователь, что выслушивал мои вечные заклинания: Не помню и не знаю. Правда лысая мордочка в синяках вряд ли очень была похожа на фото школьницы-отличницы, но всё-таки…

Я себя очень внимательно разглядывал в зеркале уже раз несколько. Ничего так мордашка стала после того, как синяки сошли. Черты лица правильные. Нос прямой. Губы розовые. Скулы впалые. Глаза зелёные. Не большие и не мелкие. Обычные глаза. Слегка с хитринкой. Или это я так сам себе в отражении щурюсь? Ёжик волос, торчащий в разные стороны. Волосы блондинисто-пепельные. Как в песне: На-атуральный блондин. На всей Земле такой один… Тьфу ты, не к ночи будет певец упомянут.

Так почему же меня никто не нашёл ещё. Может потому, что никто и не ищет.

Гром грянул в сентябре.

День не предвещал никаких изменений. Обычный будний день. Сентябрь. Середина недели. Лежу. Никого не трогаю. Листаю свежую газету. На этот раз это «Советская культура». Ничего интересного для себя не нахожу. Очень много места отведено для статей о нашей многонациональной культуре. Статья про художников Башкирии. И вот… Снова про Башкирию «Слово о сыбызгы». Это ещё что такое? Читаю: «Никому не ведомо в точности, когда и где появился этот инструмент…» Ещё бы знать, как он выглядит этот инструмент, так как фото его не приложено.

И в это самое время открывается дверь в нашу палату. Заходит мой «знакомый» следователь и дородная дама с высокой причёской на голове. Дама дежурно и фальшиво улыбается и говорит, обращаясь к милиционеру: «Да! Это она.»

А потом уже глядя на меня сверху вниз, как на что-то мерзкое и отвратительное:

— Ну, здравствуй, Инга!

Немая сцена…

Инга? Я?

Офигительно!..

Глава 5

— Женщина! Вы, кто? Я Вас не знаю!

Мадама смотрит на меня. Долго так смотрит. А потом глубокомысленно произносит, снова обращаясь к менту:

— Странно… Она не врёт. Я уже двадцать лет работаю с детьми и точно знаю, когда они врут, а когда нет…

А потом снова, глядя мне пристально в глаза:

— Деточка! Ты не помнишь меня?

Её грудной с надрывом голос сочится клейким елеем. Но мне даже и не надо притворятся. Эту рожу, я реально раньше не видел. Ну, или не помню:

— Нет, не помню… А должна?

— Должна, должна… — бурчит дама.

— Почему?

Лицо этой, явно облечённой властью дамочки краснеет от прилива крови, и она тщательно выговаривая каждое слово, почти кричит мне в лицо:

— Да, потому что ты воспитываешься в нашей школе-интернате для детей-сирот. И ты уже пять лет, как пьёшь мою кровь, поскольку уже в третий раз сбегаешь от нас.

— Я ничью кровь не пила. А Вас, гражданка, я вижу в первый раз.

— Да, ты…

— Товарищ милиционер, а почему эта тётя на меня так орёт? И позовите, пожалуйста, доктора. У меня от её крика голова просто кружится и в ушах звенит.

Я закрываю глаза и откидываюсь на подушки. Притворяться даже особо и не надо. От волнения вызванного внезапным приходом этой парочки, у меня действительно пульсирует в голове и красные круги под закрытыми веками превращаются в хоровод.

Тук-тук… Стучит в висках. Тук-тук… Ничего не слышу…

Как просто всё получается. Захотел и сознание отключилось…

Очнулся я, когда мне стали под нос совать ватку с нашатырём.

— А? Что?

— Тихо! Тихо… — медсестра ласково шептала мне. — Тихо.

Ни мордатой тётки, ни сотрудника в серой форме не было в палате. В коридоре были слышны разговоры на повышенных тонах. Похоже, там наш главврач распекал рьяных посетителей за некорректное обращение с больным ребёнком.

А мне надо подумать. Срочно подумать. Много так подумать.

Похоже, что я и вправду «Инга». Уж больно уверенно вещала здесь эта педагогическая грымза. О том, что она какая-то училка, было видно сразу. По одежде, по причёске. Педагог со стажем. Такая взглянет на ребёнка, а у дитятки уже лужа от страха под ногами. Опытная тётка. Тёртая. И скорее всего она не только педагог, но и руководитель. Директор школы или типа завуч. Я уж не знаю, какая там у них иерархия нынче. Правда, на меня её взгляды не особо подействовали. Возможно, я ещё не знаю всех её возможностей и власти надо мной и другими детьми.