Ну и, конечно, не забыл Александр упомянуть, что для оснащения корректировочных групп полезно разрабатывать более компактные, и одновременно более мощные радиостанции, а то имеющиеся из той же Кретинги напрямую до кораблей часто не добивали и приходилось передавать данные для корректировки стрельбы по цепочке, через группы ретрансляции. При этом, повезло еще, что корректировщиков выручили морские пехотинцы, у которых имелись свои радиостанции, повторяя указания для морской артиллерии в случаях, когда прямая связь с кораблями терялась из-за расстояния.
Саша переговорил с Малевским о переводе Павла Березина из машинной команды в радисты, на что командир возражать не стал. И теперь благодарный Пашка взахлеб делился с Сашей всеми новостями, услышанными в радиорубке. До Александра дошел слух через Березина, который теперь, став радистом, находился в курсе всего, что происходило на самих кораблях и вокруг них, что командующий эскадрой контр-адмирал Юрий Федорович Ралль лично восхищался храбрыми корректировщиками, которые сделали огонь эскадры по берегу столь эффективным и губительным для противника. А еще Паша Березин сообщил, что 28-го июня Финляндия официально вступила в войну на стороне Германии, перейдя границу своими дивизиями по всей Карелии совместно с немецкими войсками, впрочем, вражеское наступление сразу же встретило очень упорное сопротивление с советской стороны.
После благополучного возвращения из десантной операции, корабли эскадры продолжали сутки находиться на рейде без особого движения. Немецкие торпедоносцы их пока больше не беспокоили, по-видимому, залечивая собственные раны и оправляясь от потерь, понесенных в ходе неудачных налетов на советскую эскадру. Но, через сутки пришел новый приказ командования, и корабли внезапно активизировались, начав по очереди швартоваться к пирсам в порту, где на них грузили какие-то ящики и людей из персонала базы, как флотских, так и гражданских вместе с семьями. Оказалось, что наверху было принято окончательное решение эвакуировать всю базу флота, а все оставшееся в ней, что эвакуировать не представлялось возможным, — взорвать.
Успешная десантная операция «Нерпа» сняла угрозу быстрого захвата передовой базы флота в Либаве противником, но развитие событий на сухопутном фронте четко показывало, что дальнейшее удержание Либавы не имеет стратегического смысла. Под тяжелыми ударами немцев фронт медленно, но верно прогибался и откатывался на восток. Натолкнувшись на противодействие флотской артиллерии и понеся значительные потери, противник принял решение не штурмовать Либаву, а обходить ее, оставляя пока у себя в тылу, с тем, чтобы потом все равно взять передовую базу советского флота на Балтике измором позиционной осады.
Вскоре силы вермахта блокировали железную дорогу из Либавы на Ригу и упорно продвигались по ней к самой Риге, создавая непосредственную угрозу столице Латвии. Захватив железную дорогу, немцы предприняли попытку масштабной диверсии «Троянский конь», заслав в Либаву на «последнем поезде» под видом беженцев целый батальон диверсантов, набранных немцами из местных организаций айзсаргов, недовольных советской оккупацией, зато радостно встречающих оккупацию немецкую. Но, предупрежденные разведкой флота и лично Александром Лебедевым о возможности такой попытки, сотрудники НКВД вовремя распознали диверсантов. Почти все они были уничтожены на станции в коротком бою. И это событие послужило последней точкой в активной обороне Либавы. Хотя войсковые заслоны вокруг города под командованием генерал-майора Николая Дедаева еще прочно держались. Сухопутным войскам ставилась боевая задача прикрывать эвакуацию, а потом отходить по побережью на север к Вентспилсу. Бои на подступах к городу продолжались, но они носили чисто позиционный характер с обеих сторон. Бомбардировки тоже не прекращались, разве что после потерь самолетов, асы люфтваффе уже не действовали настолько нагло, как в самые первые дни, а попав под зенитный огонь, или же под атаку «сталинских соколов», быстро ретировалось, бросая бомбы без особого выбора целей. Потому в последние дни июня после бомбардировок горело больше на окраинах Либавы, нежели в ее центре.
Маршал Тимошенко посчитал, что, учитывая план стратегического отступления «Красный штык», держать значительные силы в Либаве дальше нецелесообразно. На этот раз он согласовал решение об отступлении с базы лично с Жуковым. Жуков же, посоветовавшись с Евгением Лебедевым, убедил Верховного Главнокомандующего в необходимости скорейшей эвакуации базы флота, пока противник такую возможность предоставлял, сильно не напирая в направлении города. И Сталин такое решение утвердил. Таким образом, в Либаве намечался маленький Дюнкерк. Всей базе в самое ближайшее время предстояло эвакуироваться на Моонзунд.
В связи с предстоящей эвакуацией базы, эсминец Ленин на заводе «Тосмаре» за несколько дней кое-как подлатали. Новый нормальный нос ему, конечно, не приделали, но приставили кусок носа, примерно подходящий по размеру, от какого-то торгового судна и выполнили весь комплекс сварочных работ в кратчайшие сроки. Кое-как починили и котельное оборудование. Получалось, что эсминец теперь вполне мог дойти своим ходом до того же Моонзунда. И его тоже включили в эвакуационный план. Сам завод быстро разбирали. Рабочие трудились в три смены. Они снимали все оборудование, которое могли погрузить на корабли. Сначала погрузка происходила только по ночам, но летние ночи не были ни длинными, ни достаточно темными, поэтому через сутки начальство решило производить погрузку круглосуточно. Тем более, что к тому моменту сверху уже спустили точные сроки эвакуации.
В ответ на донесение, Лебедеву 29-го июня пришло распоряжение из РОШ подключиться к боевой работе по прослушиванию радиоэфира. У начальства имелись подозрения, что немецкий флот что-то затевает. Анализируя радиограммы, поступающие с подводных лодок, наблюдающих за перемещениями кораблей противника в районе Гданьского залива, начальник разведотдела Балтфлота Игорь Добрынин сделал вывод, что активность вражеского флота значительно усилилась. Потому Александр теперь сам долгими часами просиживал в радиорубке эсминца вместе с радистами, как человек, хорошо знающий немецкий и английский, он мог услышать что-то важное из открытых радиопереговоров, осуществляемых между шкиперами иностранных торговых судов открытым текстом.
В этой связи, Александр вспомнил интересный факт, что, несмотря на идущую войну, многие капитаны и береговые службы обменивались незашифрованными сообщениями. Причем, шифрованием сообщений часто пренебрегали даже командиры боевых кораблей. Он вспомнил факт из той, прошлой войны, когда советские подводники открыли боевой счет, и субмарина С-11 потопила 19-го июля 41-го года в районе Паланги немецкое судно. В тот раз подтверждение успешности этой атаки было услышано в радиоэфире, потому что удалось перехватить переговоры, идущие открытым текстом между экипажами немецких кораблей, осуществляющими спасение моряков с потопленного судна минной разведки.
Слушая эфир лично и опросив судовых радистов, Лебедев услышал несколько интересных сообщений о перемещениях каких-то больших боевых кораблей в Готенхафен и обратил внимание, что доля шифрованных сообщений за последние дни значительно увеличилась. Александр жалел, что у него нет немецкой шифровальной машинки «Энигма». И он уже прикидывал, где такую машинку советским флотским разведчикам можно будет раздобыть в самое ближайшее время.
Эта немецкая роторная машинка для шифрования, придуманная еще в 1918-м году и много раз совершенствуемая, впервые была взломана еще поляками в 1932-м году, когда с помощью данных разведки и математических методов удалось создать первую, так называемую «криптологическую бомбу» для дешифровки. Но немцы в очередной раз модернизировали свое устройство, и с 38-го года немецкие шифры не удавалось вскрывать до того, пока в мае 41-го года англичанам не посчастливилось захватить подводную лодку «U-110». На этой субмарине оказалась не только сама шифровальная машинка, но и шифровальные коды к ней. Это позволило англичанам начать расшифровку всех сообщений с немецких подлодок, использующих «Энигму» с тремя шифровальными роторами.