Когда корабль идет в бой, в бой выходит и весь его экипаж. Обычные текущие корабельные работы, такие как уборка палуб, зачистка ржавчины, подкраска корпуса, починка неисправных механизмов не первой необходимости откладываются. По сигналу боевой тревоги весь экипаж, готовясь к бою, спешит к своим местам. После этого все двери, люки и иллюминаторы задраиваются. На вахте ты или не на вахте в это время — не имеет значения. Каждый командир и краснофлотец на корабле имеют свое место и номер по боевому расписанию. Потому боевые посты и жилые помещения обслуживающего персонала располагают как можно ближе, чтобы во время тревоги избежать излишней суеты и беготни.
Краснофлотцы Александр Денисов и Иван Егоров были приписаны к носовому орудию. Еще в учебке они изучали артиллерийское дело, потом тренировались стрелять на учениях из старой четырехдюймовой пушки, и вот теперь входили в расчет нового носового орудия, 76-мм артиллерийской установки 34-К, которая, в отличие от старой пушки, имела щит, защищающий орудийный расчет от осколков и водяных брызг. По боевому расписанию друзья значились подносчиками снарядов. Через пару минут после сигнала боевой тревоги они уже находились на предписанных местах в полной боеготовности.
Командовал орудием мичман Анатолий Белоногов. Это был конопатый некрасивый парень, вертлявый и со скверным характером, крикливый и визгливый. Он важно восседал на откидном металлическом сидении возле штурвала горизонтальной наводки и, таким образом, возвышался над остальными участниками орудийного расчета. В бою он следил по приборам, чтобы орудие наводилось на цель быстро и точно, согласно целеуказаниям старшего артиллериста из дальномерного поста. По другую сторону от пушки занимал место старослужащий старшина второй статьи Степан Пархоменко. Коренастый брюнет, не менее важный и крикливый, чем его начальник. Пархоменко обеспечивал вертикальную наводку орудия и следил за затвором. Денисов и Егоров должны были подавать снаряды четко по очереди, чтобы обеспечить максимальную скорость стрельбы орудия, двадцать выстрелов в минуту. Простую процедуру получения снаряда из элеватора, поднесения его к пушке и запихивания в казенник, нужно было производить так, чтобы не устать. Ведь каждый патрон для новой пушки весил почти двенадцать килограммов. Но для старой пушки патроны были еще тяжелее и весили все двадцать кило. Правда, та пушка и стреляла вдвое медленнее. А с новой приходилось крутиться, как белки в колесе.
Возле орудия находился железный снарядный ящик для экстренных выстрелов. В нем лежал запас орудийных патронов на случай, если немедленно нужно стрелять, а подающий боеприпасы из погреба на палубу элеватор еще не запущен или же вышел из строя. На этом ящике Денисов и Егоров, обычно, сидели в ожидании распоряжений. Когда корабль готовился к стрельбе, подносчиков снарядов не гоняли, давали им сберечь силы. Разговаривать на виду у начальства не полагалось, и друзья просто тихо сидели рядом, наблюдая, как над Ленинградом пробуждается день.
Боевая тревога заставила весь экипаж занять места по боевому расписанию. Все комендоры находились у орудий, торпедисты заняли места у единственного оставшегося после модернизации торпедного аппарата, сигнальщики поднялись на мачты, машинное отделение развело пары, капитан, старпом, рулевые и вестовые собрались на мостике. Боцманская команда высыпала на палубы. В кают-компании судовой врач спешно организовывал лазарет. Наверху надстройки пришли в движение антенные решетки новой радиолокационной станции, установленной во время модернизации, наблюдательные посты лихорадочно осматривались. Остальные застыли в напряженном ожидании. Но ничего не происходило. Пару раз где-то вдали на большой высоте пролетели несколько самолетов. Не удалось даже рассмотреть опознавательные знаки, но, судя по силуэтам, это были наши «ишаки».
Вокруг лежал мирный спящий город. И нигде ничего с виду не изменилось. Только наступило утро, мосты свели обратно, и по ним поехали редкие машины. Привычное течение службы нарушилось боевой тревогой, корабль стоял под парами, все находились на местах по боевому расписанию и ждали распоряжений, но их не было. Потому что капитан первого ранга Малевский, в начале недели повышенный в звании и теперь командующий не только своим кораблем, но и всем соединением эсминцев ПВО, тоже толком не знал, что следует делать. А от начальников пока поступила только одна фраза: «Будьте в готовности, оставайтесь на месте, ждите указаний». К девяти утра капитан, наконец-то, объявил отбой боевой тревоги. Те, чья вахта продолжалась, остались на местах, остальные пошли завтракать.
В десять часов снова объявили тревогу и построили весь экипаж вдоль бортов. В 10:15 по радио выступил сам товарищ Сталин. Сообщение о нападении Германии на Советский Союз команда эсминца слушала, затаив дыхание. После обращения вождя к народу по радио заиграли оптимистичные марши, и Малевский опять объявил отбой тревоги. Но отдыхать многие уходили не сразу. Краснофлотцы переговаривались. Никто не сомневался, что война будет трудной.
Сидя на снарядном ящике, и думая о начале войны, Ваня Егоров почему-то вспоминал своих близких, мать, отца, брата, сестру, дедушку и бабушку. Ведь его родные совсем недалеко. Здесь, в Ленинграде. Вот бы увидеть их сейчас! Как они там? Коснется ли их война? И как война пойдет? Судя по тому, как немцы берут под контроль Европу, они очень сильны и хорошо подготовлены. Но об этом даже говорить нельзя. Нужно говорить, что побьем их на их же территории. А что на самом деле? Пока неизвестно. Но к родным нельзя. Это только таким баловням судьбы, как Сашка Лебедев, все можно.
В этот момент Ваня как раз наблюдал, как от борта отваливает моторка с этим Лебедевым, одетым в красивый белый китель с начищенными золотыми пуговицами. Он ехал на берег в компании самого Малевского. И, конечно, Егоров завидовал этому молодому командиру. Из папенькиного сынка он вдруг сделался просто каким-то героем после поимки шпиона, которым оказался главный судовой радист. А теперь еще назначили этого Лебедева начальником диверсантов. Так он совсем совесть потерял. Когда хочет появляется на корабле, а когда хочет, покидает борт. И никто ему не указ, да и вахту стоять ему не надо. Спит себе в кают-компании, развалившись на диване, когда заблагорассудится. А Егорову оставалось только смотреть, как моторка отвезла Лебедева и Малевского на берег и вернулась пустая. На мостике место командира занял старпом.
Егоров поспал около часа и снова заступил на вахту в полдень. И хотя вокруг пока ничего особенного не происходило, в летнем воздухе уже висело тяжелое напряжение. Всем было ясно, что война с немцами вовсю идет, и где-то на западе сотнями, а, может, уже и тысячами, гибнут люди. В небе иногда мелькали поодиночке и группами самолеты со звездами. Поблескивая на солнце стеклянными колпаками кабин и свежей краской, они улетали на запад и не возвращались. Непонятно откуда по эсминцу расползлись слухи, что над Кронштадтом зенитчики, будто бы, сбили немецкий самолет, который сбрасывал мины. И краснофлотцы шепотом обсуждали эту новость.
Командир корабля Малевский этой ночью тоже не поспал. Только вечером, накануне, урвал пару часов сна. В белом летнем кителе он стоял на мостике и, молча наблюдая за обстановкой, ждал распоряжений. С виду он выглядел совершенно спокойным, но на душе у него спокойствия не было. Его нервировал дурацкий приказ Трибуца о смотре эсминцев на Неве в воскресенье. Ведь корабли даже не смогли бы маневрировать между мостов, случись, например, массированный авианалет. Боевую тревогу Малевский объявил, потому что из штаба передали, что на Кронштадт идут несколько немецких самолетов. Впрочем, ему не приказали выводить эсминцы к Кронштадту, а отбились своими силами и даже сбили один самолет из девяти. После чего, наоборот, приказали эсминцам оставаться на месте до новых распоряжений и охранять центр города от возможных налетов вражеской авиации. А после обращения товарища Сталина Малевского вызвали на совещание в штаб флота.